|
Как мне хочется чистой воды В наше время поступать «как все» и быть просто «хорошим человеком» недостаточно ни для спасения, ни для здоровья – телесного или духовного. История доброй и скромной по натуре студентки Шурочки – героини повести Татьяны Шипошиной «Как мне хочется чистой воды» из книги «Полигон» (Издательский совет Русской Православной Церкви, 2009 г.) тому яркий пример. «В повести удивительно передано постепенное нагнетание обстановки, когда прогрессирующее моральное разложение героини доходит, под действием наркотиков, до полной деградации её личности, и невольно поражаешься, какой короткий промежуток отделяет описание первого «наркотического кайфа» от изображения такого глубочайшего падения, что даже смерть начинает казаться желанной и спасительной. Но там, где уже ничего не могут изменить силы человеческие, остаётся надежда на силу Божию, которая одна только способна спасти даже низко падшего». …Думала Шурочка, думала. И так, и эдак перекладывала в уме свою жизнь, стараясь ничего не пропустить. Начиная с желания быть «как все» и заканчивая грязным борделем у рынка, куда и взята она была по блату, «по протекции». Желание уколоться накатывало на неё волнами – властными, жесткими. Бросить всё, взять в комоде деньги и забыться, и улететь в «чудные края»... И сколько не говорило сознание про ломку и бордель, что-то там такое внутри кричало про «чудные края». И манило, манило. Когда желание накатывало уж очень сильно, Шурочка пыталась мысленно перекричать его. Так и вопила: «Господи, я не могу! Помоги! Я хочу уколоться и не могу больше удержаться! Помоги! Помоги! Помоги!» Желание отпускало, но стоило Шурочке немного забыться, расслабиться, как оно накатывало снова. И снова Шурочка кричала в небеса. Кричала, как могла... На смертном пределе... Вечером Шурочку встретил знакомый мощёный двор и древний храм с кирпичными полами, выложенными «ёлочкой». На этот раз народу было много. Было несколько человек – таких, как она, Шурочка. Она узнала их сразу. По выражению глаз, по движениям рук. Наркоманы. Почти со всеми рядом кто-то был. В основном, матери. Люди стояли перед маленькой дверью к батюшке плотной толпой. – Прошу пропускать молодых первыми, – открыл дверь батюшка. – Заходите. Шурочка была четвёртой. Очередь шла невыразимо медленно, и стоять в этой очереди было невыразимо трудно. Всё то, что надо было сказать, всё то, в чём надо было каяться, отчаянно сопротивлялось внутри. Оно тянуло Шурочку бросить всё, бросить эту невыносимо томительную очередь и убежать. Убежать, куда глаза глядят. «Всё равно ничего не получится. Ты проститутка, убийца. Ты – продажная тварь... – нашёптывало оно прямо в ухо. – Смотри, какое желание у тебя! В церкви стоишь, к священнику идёшь и ломки нет – а стоять не можешь, потому что надо уколоться... уколоться, уколоться...» Вечерняя служба уже началась. Уже прошёл служитель с курящимся ладаном в кадиле, и весь храм наполнился запахом ладана. От этого запаха в голове у Шурочки вообще всё перемешалось. Ей казалось, что она сейчас упадёт. И пение, было ещё пение. Странное такое, монотонное. Мужской голос как бы молился вслух, на непонятном языке. Состояние Шурочки приблизилось к какой-то критической точке, но в этот момент её толкнули в спину: – Иди! Дверь была уже почти минуту как открыта. – Входи, входи. Александра? – Да. – Шурочка удивилась, что батюшка запомнил её имя. – Сняли ломку? – Да. – Ну, наклоняйся. Что ты надумала? Время остановилось для Шурочки. Грязь и камни. Грязь и камни... Язык сначала отказывался повиноваться, но батюшка задавал вопросы. И это были те самые вопросы, на которые труднее всего было давать ответы. Как перед Богом. Как перед Богом. Проститутка. Убийца. На краденом жила. Воровка! За что продалась? За что? Душу? Кому же ты отдала свою душу? Сколько же ещё было в ней всего – кроме того, в чём она сама собиралась каяться! Сколько же грязи сумела она скопить за свою недолгую жизнь... И каким ничтожным выглядело всё то, за что она пыталась цепляться... И то, чем пыталась она оправдаться... Батюшка не оставил от неё – камня на камне. Слезы текли по щекам Шурочки, и она утирала их рукавом рубахи. – Каешься ли в содеянном? – спросил батюшка. – Каюсь... И батюшка накрыл её епитрахилью и прочитал над ней разрешительную молитву. – Завтра утром на литургию и на молебен. Ничего с утра не ешь, не пей. Допущу тебя к причастию, как болящую. Иди, иди с Богом. И Шурочка вышла из батюшкиной кельи на ватных ногах и со слепыми от слез глазами. Маша подхватила её под руки. Ей освободили место на лавке. Слезы лились и лились, и уже промок и рукав, и Машкин платок... Служба шла своим чередом. И пели ангелы в небесах гимн, и радовались об одном грешнике покаявшемся. Праздник был нынче, праздник на небесах. А те, противоположные, отступили. Они рычали и огрызались, и готовы были снова вцепиться... Но пели ангелы в небесах…
************************ – ... Я попрощаться зашла. Я уезжаю, на три месяца. А может, и больше. – А институт? — спросила мать. – У меня же академ, до второго семестра. – А... Говорить больше было не о чем. – Ну, я пойду, – сказала Шурочка и закрыла за собой двери. Мать догнала её уже на улице. – Возьми! – мать протягивала ей три тысячи. – Там, в санатории, конфет себе купишь. Потом мать развернула Шурочку к себе: – Ты – не в санаторий едешь! Куда ты едешь? – Мам, со мной всё теперь хорошо. Мне было плохо, а сейчас – хорошо. Ты не волнуйся за меня. Губы на загорелом лице матери начали кривиться. – Прости, дочка, – сказала она. – Прости, дочка. Я что-то чувствовала. Я должна была тебе помочь. Но я... – Не плачь, мама. Не плачь. Молись за меня... как можешь. Так они и расстались, и каждая пошла в свою сторону. У Шурочки не было на мать никакой обиды. Наоборот. Впервые Шурочка увидела свою собственную мать, как себя. «Как все! – думала Шурочка. – Матери тоже, как и мне, очень хотелось быть «как все». Только у неё это получилось... иначе, чем у меня. Она мужа искала. Своего, собственного мужа. «Как у всех», как у подруг. И она этого мужа – нашла. А потом держалась за него. Держалась так, что про всё забыла. Даже про дочь. Про меня». Тёплый ветерок ранней осени легонько перебирал Шурочкины отросшие волосы. «И чем же она лучше или хуже, чем я? Бедная, бедная моя мама... Такая же, как я. Помилуй её, Господи». «Так. Мыло, зубную щётку, пару смен белья. Расчёску. Теплый свитер, куртку. Юбка у меня одна, чтобы подходила для монастыря. В ней и поеду. Книги — в кулёк, чтобы Маше отдать. Деньги... Шесть тысяч возьму с собой. Те самые, из комода. А три, новые, оставлю Маше — пусть отдаст в центр. На лекарства... Записная книжка — новая, красивая. Старую — спустила в мусоропровод. Кажется, всё. Посидеть перед дорожкой. Нет, не всё. Икону надо взять. Поехали, Матушка, со мной. Теперь всё. С Богом».
|
|
Памяти святителя Василия Рязанского Цель этой акции состояла в том, чтобы призвать женщин не делать аборты В январе, а точнее, 29 (17 по ст.ст.) исполнилось 150 лет со дня рождения Антона Павловича Чехова, русского писателя Мироносицы отца Николая Агафонова Вышел в свет новый исторический роман самарского священника протоиерея Николая Агафонова «Жены-Мироносицы» Для Лизы Сучковой земная жизнь остановилась в 19, почти в 20 лет. Она начала свой земной путь в Грозном, а закончила в Рязани На вопросы читателей отвечает клирик Борисоглебского собора г.Рязани иерей Георгий Чернышов Всё, что можно написать об этой книге, изданной как альбом с фотографиями – пейзажами-монументами, не сможет отразить ее сущность Игорь Михайлов (рассказ) Приводились данные исследования, в котором учащимся был задан вопрос об их отношении к различным сектам Литературный «Благовест» В наше время поступать «как все» и быть просто «хорошим человеком» недостаточно ни для спасения, ни для здоровья – телесного или духовного Взгляд из песочницы |
