Кто являлся тогда во сне Феодосии, лишь через много лет определил сам архимандрит Авель. На старинной монастырской иконе изображение апостола Иоанна Богослова точь-в-точь подходило под описание из уст его мамы.
– Вот ведь как бывает, – удивлялся батюшка Авель. – Я еще не родился, а Иоанн Богослов наперед мою жизнь знал и предназначил мне монашеское служение.
15 лет архимандрит Авель был настоятелем Иоанно-Богословского монастыря в с. Пощупово, воздвиг его из руин и приблизил к Богу множество людей, совершил не один монашеский постриг. Об архимандрите Авеле (Македонове) рассказывают его постриженики.
6 декабря исполняется 10 лет со дня его блаженной кончины.
Он знал ответы
Епископ Касимовский и Сасовский Дионисий (Порубай):
В студенческие годы меня с другом руководство православного молодежного центра на неделю отправило в Николо-Чернеевский монастырь, недалеко от города Шацка. Я впервые попал в иноческую обитель уже не туристом, а паломником. И оказалось, что одновременно с нами туда прибыл отец Авель. Тогдашний настоятель отец Пимен был его духовным чадом, и батюшка приехал поддержать молодого игумена.
Узнав о том, что отец Авель находится в монастыре, я почувствовал страх оттого, что увижу такого человека совсем рядом. И он меня увидит, увидит мою душу, да еще обличит при народе! «Но, – думаю, – батюшка в алтаре, далеко, может, и не попадусь ему на глаза, а сам хоть издалека на него живого посмотрю!» Размышляя так, я вместе со своим другом шел по дорожке к братскому корпусу и вдруг буквально столкнулся лицом к лицу с шедшим навстречу нам отцом Авелем. Батюшка нас благословил, а ко мне обратился особо: «Петенька, я с тобой давно хотел познакомиться». Я к тому времени вел православную передачу на рязанском телевидении, поэтому его слова меня не очень удивили. Он поразил меня тем, что обратился ко мне так, как называла меня моя бабушка, – Петенька, с такой же любовью, и с этого момента мое сердце было покорено отцом Авелем. Когда началась всенощная, он через иеродиакона позвал нас в алтарь и благословил нас ему помогать. Мой друг Саша держал за этим богослужением книгу, а я – архимандричий жезл. Тогда это было верхом всех наших надежд. На следующее утро после Божественной литургии, крестного хода и трапезы отец Авель поехал с отцом Пименом и своими спутниками посетить все местные святыни, и мы с Сашей его сопровождали. Это был самый счастливый день в моей жизни и до сих пор таким остается. Все в моей памяти, как будто это вчера было: лето, святыни, чудотворные источники и сам отец Авель, который мог и не говорить ничего, но находиться рядом с ним было счастьем.
Батюшка был удивительным человеком. Как духовник он был очень кротким, впрочем, и как игумен. Зачастую в наш монастырь присылали послушников из других мест на исправление, потому что знали, что если человек и с отцом Авелем не уживется, то как ему дальше монашествовать? У батюшки всё было в меру: он мог сказать строго и знал, где немного ослабить напряжение, а где и вообще ничего не спрашивать с человека. Он знал, когда нужно говорить, когда молчать, и при этом всегда попадал в точку. Создавалось впечатление, что он видит человека насквозь, и никакие мысли от него не были скрыты. Идет, например, батюшка по монастырю со своей палочкой-клюшкой, навстречу инок с унылыми мыслями в голове. Подходит к отцу наместнику благословение взять, а тот не благословляет, а три раза легонько клюшечкой по лбу стукнет и говорит: «Не думай так!» – и дальше пойдет, а у инока все унылые мысли и разлетелись без следа.
В последние годы он сам не мог отвечать на многочисленные письма и поэтому звал кого-то из молодежи на помощь, меня в том числе, сажал меня рядом с собой в кабинете и говорил: «Вот, Дионисий, читай письмо вслух». Я читал, он вновь: «Ну, теперь пиши ответ», – и начинал диктовать сначала размеренно и четко, потом увлекался, забывал, что он диктует, и как будто начинал разговаривать с автором письма. А моя главная задача была его мысли все уловить и изобразить на бумаге. И очень часто эти ответы на чужие письма были ответами на все вопросы, которые мучили меня тогда и которые я не смел задать отцу Авелю по ложному стыду или из-за боязни утомить его. Как у него всё это получалось? Это дар благодати Божией.
Наш искусный садовник
Иеромонах Иоаким (Заякин), настоятель Крестовоздвиженской
Полунинской монашеской общины с. Красный Холм:
Десять лет, как нет с нами рядом отца и духовного наставника, батюшки – архимандрита Авеля. В нашей Полунинской обители в доме братских келий при входе висит его фотография, где он запечатлен на фоне белых георгин (которые я сажал в свое время). Входя и выходя, благословляюсь мысленно у него, как у живого, особенно когда приезжают с проблемами. «Помоги, Господи, сказать то, что полезно, как даровал Ты батюшке отцу Авелю». И, пользуясь его авторитетом, говорю: «А вот отец Авель говорил или делал или советовал вот так-то».
Очень часто в разных ситуациях я вспоминаю наставления батюшки и благодарю его за всё... Но, как это часто бывает и с родными родителями, благодарность выражается с опозданием. Лишь когда его не стало, я понял, как много для нас, братии монастыря, он сделал. А тогда, когда только открылся Иоанно-Богословский монастырь, мы, совсем юные, бывшие еще вчера комсомольцами, из социалистического строя пришли в братию со своими понятиями о добре и равенстве. И как больно было, когда твое «я» смиряли, ведь мы не всегда понимали, что такое отсечение своей воли и послушание. Обиды (и на батюшку в том числе) накатывали одна за другой, порой доходило даже до слез, были мысли уйти.
Но батюшка Авель, как любящий, но строгий отец, терпеливо с нами возился, вразумлял, объяснял. А всего больше молился, чтобы Господь вразумил нас. Он был, как искусный садовник, в руках которого молодое деревце, формируясь обрезкой (тоже ведь больно!), приобретает правильные формы и, придя в возраст, приносит обильные плоды. А в таком деле, как устройство монастыря (не о внешнем говорю, естественно), мало иметь опыт, здесь молитва порой может быть и до «кровавого пота».
О непрестанной молитве отца Авеля я могу свидетельствовать, как бывший его келейник. Всё свободное от богослужений время, когда не было посетителей, батюшка пребывал в молитве. Иногда я тихонько заглядывал в его келию и видел, как он молится на коленях. Через час опять посмотрю, а он всё на коленях. А четки в его руках, наверно, не останавливались.
О силе батюшкиной молитвы, думаю, многие знают. Его молитвами Богословский монастырь стал МОНАСТЫРЕМ, его духовной силой вновь возродилась эта твердыня духа.
Архимандрит Авель всегда нам говорил «Мы живем в обители Апостола Любви, и как бы вы ни устали, как бы ни было тяжело, всех принимайте с любовью, чтобы никто не ушел огорченным». А самому ему от нас, неопытных и своевольных, сколько пришлось претерпеть скорбей! Особенно батюшка скорбел, когда кто-то из братии уходил из обители, пусть даже и не в мир. Но со смирением говорил о новом месте служения своего постриженика: «Видно, святитель Василий (или такой-то святой, в честь кого был храм или монастырь) тебя к себе взял, чтоб ты ему послужил».
Еще батюшка очень любил цветы, многие растения были привезены им из его родного дома в поселке Никуличи под Рязанью. И сейчас в Богословском монастыре растут его пионы, ирисы, старинные розы, жасмин. Отец Авель любил запах ночной фиалки и просил меня сеять ее побольше. Вечерами, когда всё цвело, после того, как закрывались монастырские ворота, мы прогуливались с ним среди цветников, вдыхая аромат. Говорили о цветах, но незаметно батюшка переходил на духовные темы. Порой я не понимал, зачем он мне что-то говорит. С годами всё сказанное сбылось, и я, пользуясь теми его наставлениями, не унываю за его святые молитвы.
Часто слышу от собратий, что батюшка снится им и они едут к нему на могилку. Не скрою, когда бывает трудно, тогда и ко мне батюшка приходит во сне: вразумляет, подсказывает, подбадривает и непременно, как это было при жизни, даже после строгого выговора улыбается и обнимает. Потом, поцеловав в голову, говорит: «Ну, понял? Вот и хорошо».
Кренделек от батюшки
Игумен Евфимий (Шапкин), и.о. настоятеля
Спасо-Преображенского мужского монастыря города Рязани:
Мы с отцом Авелем жили на одной улице в поселке Никуличи. Помню, было мне лет девять. Я пошел к одной сроднице в гости и вдруг вижу, отец Авель навстречу идет в черном подряснике. Я принял его за Бога, перепугался. Снял шапку, поздоровался растерянно.
«Ты чей будешь?» – спросил батюшка. Я отвечаю: «Шапкин…». «А-а, Юркин сын», – заулыбался отец Авель, дал мне кренделек в виде птички и сказал, что сегодня день сорока мучеников Севастийских. После этой встречи я был, наверное, самым счастливым человеком на свете. Пришел домой и стал всем рассказывать об этом.
После окончания художественного училища я уехал в Санкт-Петербург. Вернулся через одиннадцать лет в 1993 году. Помню, сидим с мамой на кухне, пьем чай. Стук в дверь. Пришел друг-сосед, попросил пилу. И я пошел вместе с ним помогать пилить деревья на кладбище – друзья решили возродить часовню на том месте, где стоял когда-то храм Тихвинской иконы Божией Матери. Неожиданно приехал из Иоанно-Богословского монастыря игумен Иосиф – ныне митрополит Иваново-Вознесенский и Вичугский, племянник отца Авеля. Увидел меня, спросил, чем планирую заниматься в дальнейшем.
– Иконы хотел бы писать, – сказал я.
– Тогда тебе надо к нам в монастырь. В городе нет иконописных мастерских, а у нас все будет.
Я кивнул головой. И буквально через десять минут приезжает отец Авель. Мы подходим к нему за благословением.
– Вот Сергей вернулся, – показывает на меня отец Иосиф. – Он к нам в монастырь хочет.
– Помню-помню его, – говорит отец Авель, – молюсь за него.
И минут через пятнадцать приезжает владыка Симон. Меня подводят к нему.
– Владыка, благословите Сергея в монастырь, – сказал отец Авель.
Так я попал в Иоанно-Богословскую обитель.
Отец Авель обличал грехи, в том числе и мою гордость. Меня рукоположили в иеромонахи, и однажды во время богослужения я вышел на солею не вовремя – молодой еще был и неопытный. Отец Авель сказал шепотом: «Иди обратно». Я стою. Он уже громче: «Иди в алтарь. Ух, какой ты гордый…». Потом подозвал меня к себе: «Если ты вышел на солею, когда не надо, то хоть вернись в алтарь так, чтобы у людей недоумения не вызвать».
Однажды я услышал по молодости такое мнение, что после причастия нельзя есть, скажем, семечки и выплевывать кожуру. Пошел к отцу Авелю, чтобы спросить: верно это или нет? Подхожу к его домику, смотрю, а батюшка сидит на крыльце, ест вишню и косточки выплевывает. У меня вмиг все вопросы рассеялись – мы ведь вместе с ним с утра причащались.
Отец Авель был очень рассудительным. Ни один человек не уходил от него неутешенным. Порой идешь к батюшке за советом – на сердце страх и волнение, а выходишь после разговора как на крыльях. Такая благодать была. Отец Авель любил подарки дарить. У него всегда стояла на столе ваза с апельсинами или мандаринами, которые он раздавал всем, кто к нему приходил опечаленным…
Стяжая дух мирен
Игумен Паисий (Савосин), клирик Никольского храма
при больнице им. Семашко г. Рязани:
Отец Авель очень любил преподобного Серафима Саровского, и о стяжании духа мирного по завету преподобного Серафима, конечно же, отец Авель заботился очень. Мы увидели отца Авеля, когда он уже знал, что такое мирный дух, когда он уже хранил его.
Отец Авель всегда старался поступать по совести. И, если во взаимоотношениях со своими подчиненными он чувствовал нарушение, он обязательно прислушивался к своему сердцу. Если же отец Авель чувствовал, что он мог допустить какую-то поспешную взыскательность, горячность или еще что-то, что могло обидеть подчиненного, то он не стыдился никогда просить прощения у любого послушника. И вместе с этим он старался попросить прощения так, чтобы этот брат не загордился от того, что сам игумен просит у него прощения. Он умел это. Насельник чувствовал, что настоятель идет к нему навстречу и знает, что в чем-то, может быть, ошибся. Естественно, подчиненного пробирало до слез. Вся размолвка на этом заканчивалась.
Если же брат был просто печален с элементами обиды на настоятеля и вины в этом, можно сказать, ничьей не было, а, может быть, только демона-искусителя, то отец Авель мог без испрашивания прощения просто изменить интонацию, перестать быть взыскательным, обращаться с этим братом добродушно. Всей интонацией, всем обращением своим с ним показывая, что никакой обиды в нем на этого брата нет. У послушника проходили обида и смущение.
Как только отец Авель видел, что между ним и его братом, его подчиненным монахом, послушником, появлялась какая-то стена, разделение, когда пропадало открытое простое общение, он тотчас прилагал усилия, чтобы это преодолеть. Он всегда стремился к простому и ясному братскому общению, к духу братства.
В общении с ним люди с несомненностью чувствовали, что он прозорлив. Бывали такие случаи, когда по молитвам архимандрита Авеля происходили вещи, которые невозможно объяснить естественным образом. И он, человек, наделенный такими дарами, никогда не стыдился пойти навстречу брату, стараясь прежде всего хранить свой дух мирен. Он делал это не только ради брата, а еще и ради своего сердца, ради своей совести. Потому что когда она его беспокоила, когда нарушался мир, не только его внутренний, но и мир с братией, он очень страдал.
Могу сказать, что отец Авель всегда старался быть радостным и мирным во взаимоотношениях с обращавшимися к нему богомольцами. Он не устраивал каких-то «старческих» приемов для духовных бесед с богомольцами. Он единственно старался причащаться каждый день, особенно когда сильно болел. Это было давнее-давнее благословение его духовного отца, архиепископа Димитрия, еще с того времени, как ревматизм сильно повредил отцу Авелю сердце. В связи с этим он был и в схиму пострижен тайно, келейно. И отец Авель в Иоанно-Богословском монастыре, соответственно, бывал каждый день в храме, хотя и был слаб здоровьем, а в последние годы его привозили на колясочке. Он старался присутствовать на каждой Литургии и причащаться. И вот тогда, возвращаясь в келью после причастия, если он был в силах, то мог остановиться и какое-то время отвечать на вопросы, которые ему задавали. А иногда он мог задержаться и надолго, даже на час, если затронет его какой-то вопрос и он почувствует, что нельзя уйти просто так. Но в основном он избегал создавать вокруг себя ореол общенародного учителя.
Мне кажется, это было еще и потому, что он любил безмолвие. Он старался хранить безмолвие, все-таки он был афонский отец, хотя и пришел на Афон уже в зрелом возрасте, в 43 года. И для того, чтобы хранить мир и радость, он был очень прост. Он мог быть сложнее, мог быть даже вообще непонятным, но в основном он старался быть очень простым. И это тоже качество афонских монахов – простота.
В отношениях с братией он был отцом и старался полагать душу, все делать, чтобы брату, который жил с ним, принести пользу. Если брат пребывал в унынии или его бороли искушения, он мог пригласить его в келью будто бы ради какого-то пустяка и говорить с ним о совершенно обыденных делах: о том, как ведет себя его кот или какие цветы цветут под окном. А потом наделял того фруктами. И брат идет из кельи отца Авеля совершенно утешенный. А просто отец Авель умел оказать внимание, умел утешить им человека.
Вот такие качества у него были. А как он их приобрел – осталось за гранью нашего зрения. Мы только видели, что он уже вот такой. И это очень драгоценно. И только когда отец Авель отошел в мир Божий, в Царство Небесное, мы увидели, насколько редки дары, которыми он обладал. Насколько это уже сейчас редко.
Материалы подготовили Ирина ЕВСИНА и Вероника ШЕЛЯКИНА
с использованием материалов Журнала Московской Патриархии № 11, 2011 г.